ПАМЯТИ АКАДЕМИКА Г.С. БЮШГЕНСА

Борис Сергеевич Алёшин: «Таких людей относят к элите государства»

— Борис Сергеевич, расскажите, пожалуйста, о Вашей первой встрече с Георгием Сергеевичем? Говорят, Вы были студентом Бюшгенса во время учебы на физтехе?

— Нет, я не был студентом Георгия Сергеевича. Я учился на факультете управления и прикладной математики на кафедре Евгения Александровича Федосова. Учитывая, что Г.С. Бюшгенс и Е.А. Федосов занимались системами управления, в частности бортовым оборудованием и алгоритмами, то это было примерно одно направление, и в некотором смысле даже конкурентное.

— Когда же произошла первая встреча?

— В первый раз я увидел Георгия Сергеевича очень давно, поскольку неоднократно бывал в ЦАГИ в разных качествах: и как заместитель директора ФГУП «НИИАС», и как руководитель агентства по промышленности на протяжении нескольких лет. Думаю, наша первая встреча произошла еще 80-х годах. А более основательное общение началось тогда, когда я пришел в ЦАГИ.

— Какое впечатление произвел на Вас Г.С. Бюшгенс? Изменилось ли оно со временем?

— Видите ли, Георгий Сергеевич прожил долгую жизнь и был успешен на протяжении всего этого пути. Я прочел его воспоминания, где он во главу угла ставит силу разума. И это само за себя говорит. Конечно, это масштабная личность, совершенно неповторимая, чрезвычайно опытный человек, воспитанный, тонкий. Все эпитеты, которые мы видим для себя в идеале, ему присущи.

— Вы бы могли сказать, что Георгий Сергеевич — идеал ученого-организатора?

— Он был талантливым человеком. Это совершенно очевидно. При этом те качества, которые он развивал, сверкали разными гранями. Ведь если человек талантлив, то одарен от природы не в чем-то одном, этот дар может проявляться во многих направлениях деятельности. Георгий Сергеевич был прекрасным ученым, блестящим педагогом, отличным спортсменом. Уже не говоря о том, что он был очень серьезным администратором, правой рукой Георгия Петровича Свищева на протяжении длительного периода и просто известной уважаемой личностью в авиационной промышленности.

— О Георгии Сергеевиче многие говорили, что он достаточно осторожно относился к новым людям, к новым предложениям. Как он отнесся к Вашим идеям? Как академик принял Вас? Как выстраивались отношения с ним?

— Георгий Сергеевич, как любой человек, который в прошлом занимал ответственный пост и был руководителем крупного предприятия, естественно, не был склонен к сентиментальным отношениям. Он прекрасно мог отстаивать свои позиции, они всегда были у него четкие и определенные. И я могу сказать, что за несколько встреч у нас произошло полное сближение взглядов. Не было ни одного вопроса, по которому бы между нами существовали разногласия. Может быть, в некоторой степени мы по-разному смотрели на современную жизнь. Поменялись законодательство, отчетная документация, нормативная база. Георгий Сергеевич уже не владел этим. И тут, конечно, у него были тактические суждения, взятые еще из прежних времен: конца советского — начала постсоветского периодов. Реконструкция ЦАГИ, наращивание научного потенциала, обновление кадров, приглашение на работу как можно большего числа молодежи, поддержка ее и денежным вознаграждением, и, собственно, решением жилищных проблем — во всех этих вопросах мы были полностью едины. Георгий Сергеевич, может быть, даже более, чем я, был сторонником объединения отраслевых институтов в единый научный центр. Он считал, что нужно действовать с некоторой прямолинейностью, ломать через колено тех, кто сомневается, если нет времени окрестить их в свою веру. В этом смысле у нас был полный альянс. Я читал его рукописи, когда он писал книгу, помогал ему. Мы обсуждали научные направления, особенно все, что связано с системами управления, динамикой полета, мы вместе готовили мой доклад на отделении Академии (РАН) по будущему авиации. По существу это были общие идеи, общее понимание сложившейся ситуации, и в выводах мы были едины на 100%. С одной стороны, Георгий Сергеевич болезненно воспринимал в тактическом плане промедление в развитии программы взаимодействия с Академией наук, но с другой — понимал, что мы должны были двигаться поэтапно и постепенно наращивать свой потенциал.

— Говорят, что Г.С. Бюшгенс очень болезненно относился к критике ЦАГИ. Вы согласны?

— Я бы сказал так. Георгий Сергеевич всегда считал, что с любой действующей властью нужно находиться в альянсе так, чтобы она могла оказать максимальную помощь для развития ЦАГИ. Это первый постулат. Второе: Георгий Сергеевич абсолютно спокойно относился к критике, тонко чувствуя грань между истиной и ложью. Он не стеснялся в выражениях: «лабуда», «вранье». Ему была присуща яркая терминология. Но я ни разу не заметил, чтобы его мнение было предвзятым. Он очень тактично относился к своим коллегам, директорам институтов, членам Академии, всегда был готов послушать что-то важное и интересное.

Другое дело, годы безвременья — практически все 90-е — когда роль научных работников была сведена до минимума в общественном сознании. Это его очень беспокоило. И любое суждение людей с улицы, которые плохо понимали, что такое наука и насколько она связана с будущим страны, его раздражало. Безусловно, он был готов дискутировать на эту тему, и в довольно острой форме. Но вся жизнь Георгия Сергеевича в роли одного из руководителей ЦАГИ воспитала его как человека весьма умеренного, очень трезво относящегося к реальности и нескорого на суждения. Он не вешал ярлыки налево и направо.

Он был очень корректным человеком во всех отношениях: диалог с властью, диалог внутри, диалог со всеми.

— По каким вопросам вы чаще всего консультировались с Георгием Сергеевичем?

— Прежде всего научные дела. Сообща готовили доклад для Академии наук, советовались по книге, которую я подготовил совместно с соавторами. Уточняли программу взаимодействия с РАН. Ну и, конечно, мы с ним встречались, когда он готовил свои воспоминания.

— А Георгий Сергеевич к Вам обращался с какими-либо вопросами?

— Когда он чувствовал себя неплохо, у нас было много встреч текущего характера: по поводу организации работы научно-технического совета, его структуры, работы ученого совета. Периодически мы общались по разным вопросам.

— Было что-то, о чем Вы не успели спросить Георгия Сергеевича?

— Сложно сказать. Всегда есть желание пообщаться с умными людьми. Ведь очень часто жизнь руководителя схоластична, и из-за большого количества текущих дел не удается подумать о перспективах, проанализировать что-то более глубоко. Поэтому общение с такими умными, очень эрудированными и выдающимися людьми является потребностью для собственного развития.

— Как бы Вы охарактеризовали влияние Г.С. Бюшгенса на ЦАГИ и российскую авиацию в целом?

— Начнем с авиации. Влияние Георгия Сергеевича трудно переоценить. Оно было огромным, об этом говорят все награды, полученные им. С его именем связана целая эпоха самого бурного развития авиации (годы с середины 60-х и до середины 80-х годов). Он был в числе руководителей такого института, как ЦАГИ, который играл чуть ли не решающую роль в развитии всей авиационной промышленности СССР. В постсоветский период, конечно, уже и возраст был почтенный, и жизнь очень сильно для всех изменилась. И влияние стало меньшим. Но оно у всех было очень незначительным, потому что это скорее был хаос, нежели какое-то планирование.

Ну а влияние на ЦАГИ — естественно. По правую руку от министра авиационной промышленности СССР всегда был директор ЦАГИ и как независимый в некотором смысле эксперт, и как человек, более тонко понимающий и чувствующий перспективу. Люди планировали на 25-30 лет вперед. И нынешняя практика показывает, что без этого нельзя развивать институт. Думаю, что наш институт в 80-х годах — это во многом лица Георгия Петровича Свищева и Георгия Сергеевича Бюшгенса.

— Можно ли сказать, что Георгий Сергеевич оказал на Вас влияние как ученый, как организатор, как человек?

— Могу сказать, что я стараюсь все время учиться. Мое кредо — опора на умных, тонких людей. Конечно, я благодарен судьбе за то, что жизнь меня свела с таким человеком, как Георгий Сергеевич. Я повторяю, он образец русского интеллигента. Именно таких людей относят к элите государства.

Вернуться к списку